Владимир Валериевич Перцов |
07.07.1933 |
„ Я художник детской книги — это живописец может себе позволить нравиться только себе или, может, ещё тому, кто купит его картину. Моя работа должна была понравиться сотням тысяч, всем. Но я не хотел для этого делать что-то мне чуждое или претящее — я должен был быть интересным и увлекательным собеседником юным читателям, да и не только им. Быть на высоте современных проблем искусства — и в то же время внятным и нужным своей аудитории, не хамить и не фальшивить, но и не сюсюкать и не обманывать. “
|
О нём, как и о всех Голицыных, только начни рассказывать — не остановишься.
«Мои далекие предки были военные, а предки со стороны матери — князья Голицыны — участвовали во многих военных событиях прошлого. В первые годы войны мы жили в подмосковном городе Дмитрове, какое-то время между фронтами — наши его оставили, а немцы не решились войти, остановились на высотах за каналом Москва-Волга».
Владимир рисовал с самого раннего детства: «Сколько себя помню, я всегда рисовал. И обычно это были иллюстрации. Чаще про войну — переход Суворова через Альпы, рыцари Вальтера Скотта или русские богатыри».
Его род вообще богат на талантливых людей: «...первой художницей в нашем роду была прабабушка. Она дружила с Поленовым, Серовым, Коровиным, и сама писала пейзажи. Даже расписала притвор церкви в имении. Её портрет кисти К.А. Коровина сейчас висит в Третьяковской галерее».
«Но конечно кумир моего детства — да и всей жизни — мой дядя Владимир Михайлович Голицын, замечательный детский художник
Именно Владимир Михайлович Голицын, замечательный человек и талантливый художник-романтик, стал первым учителем Владимира. «Я много рисовал, а он приговаривал: «Рисуй больше — художником станешь...». Возможно, именно в нём воплотились несбывшиеся мечтания В.М. Голицына.
Когда-то два милых пожилых человека, брат и сестра, дети замечательной русской художницы Зинаиды Серебряковой, в её необыкновенном доме-мастерской в Париже сказали Перцову: «У вас умное искусство».
«Я, конечно, не слишком обольщаюсь деликатной участливостью добросердечных старых художников, но их комплимент мне памятен и дорог. „Умное искусство“, „умное делание“ вообще — в основе созидания, несущее общее благо, соединение чувства и ума в добре — отличие человека от всего тварного мира.
И мне повезло — с младости я был близок именно с „умными“ художниками. И в детстве, до войны, это был дядя Владимир. Он погиб в лагере под Свияжском. Он был художник и в жизни, творец, творящий вокруг себя добро. И его искусство тоже было средством выражения ума, таланта, остроумия, желания рассказать и показать, принести радость и знание».
«Художницей была моя мама. Недавно она умерла, дожив до 90 лет, до последних дней она работала, в конце жизни руководила восстановлением храма в имении наших предков. Она была художником-оформителем музеев и выставок, высшее образование ей получить не удалось, как княжну её отовсюду гнали. Её искусство было — в создании гармоничного и занимательного ансамбля, ясного образа того, чему посвящена экспозиция, красота и логика организации всего, из чего она состоит.
Владимир Михайлович Голицын | Валерий Перцов, отец | Екатерина Голицына (Перцова), мать |
«Мой отец был химик, его работы того времени актуальны и сейчас — но душа его жила в музыке: он прекрасно играл на фортепиано. Дворянское происхождение ему тоже изрядно мешало... А ещё отец был влюблён — кроме моей мамы разумеется — в Древнюю Грецию и собрал большую библиотеку про неё. Переводил поэзию, изучал философию, писал исторические обзоры. А я рисовал и древних греков». Отец, «только-только попавший на фронт „добровольцем“», погиб под Москвой совсем молодым, в 35 лет. «Помню его последний поцелуй в утренней дрёме моего дня рождения 7 июля 1941 года».
«И сыновья мои — один художник, другой музыкант».
В школьные годы Перцов почти сошел с пути искусства — спорт, волейбол потом теннис, друзья. «Хватило ума опомниться и пойти в Полиграфический институт — спасибо хорошему человеку и живописцу Сергею Тутунову, в короткий срок обратившего меня на путь истинный».
В 1956 году Владимир Перцов Московский полиграфический институт окончил и стал активно сотрудничать с издательствами. «Я давно варюсь в котле оформительских, а потом и иллюстративных книжно-журнальных работ. В детстве помогал маме — заливал краской контуры написанных ею букв. В школе постоянно делал всякие стенгазеты и даже прославился выпуском регулярных листков: „Календарь знаменательных дат“ — заголовок, портрет, статья, иногда ещё рисунок какой-нибудь. Помню, первый был посвящен Рембрандту. Даже послали в Артек. И в книге я начинал как оформитель. Потом.. Юрий Молоканов позвал меня в „Мурзилку“, а Лосин и Монин привели меня в „Малыш“, к Ивану Бруни — тогда он ещё назывался „Детский мир“. Но шрифты в книжках всегда любил писать — и для своих книжек и для книжек друзей и знакомых».
В искусстве шрифта, строго каноничном, как ни одно другое скованном многовековыми традициями, Перцов совершил своеобразную революцию. Ему удаётся быть удивительно непринуждённым и свободным. Он не строит и не вычерчивает буквы, не пишет их каллиграфически выработанным изящным почерком. На обложках и титульных листах многочисленных детских книжек он рисует сочной кистью, свободным, неровным мазком свои часто угловатые, не одинаковые по наклону, по толщине и насыщенности цветом, как будто небрежные и корявые буквы. Но вот эти его грубоватые надписи делают книжку неожиданно нарядной, живой и привлекательной.
Они разговаривают с читателем не чопорным языком классического шрифта, и речь их оказывается для маленького читателя очень своей и понятной. Ведь ребёнок и сам, кажется, мог бы нарисовать почти такую же, растекающуюся неровными кляксами, замечательно большую — во весь лист — букву! Под пером и кистью Перцова шрифт становится неожиданно привлекательным и живым. Они же почти одушевлённые существа — эти перцовские буквы: каждая со своим характером, который очень часто совсем иной, чем у соседних знаков в одном слове.
Прекрасно увязываясь в целое — в слово, в строку, в страницу или разворот (так выразительно размахнулось у него через весь разворот громадное и как будто шевелящееся, живое слово «Тараканище»!), эти буквы не теряют своей индивидуальности и живут в очень цельной композиции всегда дружной, но на редкость пёстрой семьёй.
«...уже два года, как я пришел преподавать еще и в Художественный институт имени Сурикова — преподаю шрифт, и это, мне кажется, связало мою творческую судьбу в единый узел. И сейчас, когда казалось компьютерные технологии совсем вытеснили рисованный шрифт из книги, руководитель Графического факультета Олег Михайлович Савостюк, с которым я много лет сражался в теннис, пригласил меня преподавать Историю и Искусство шрифта и мне это показалось очень интересным. Ведь шрифт очень красноречив и его рисунок может о многом рассказать даже прежде изображения».
Ещё одно чудо — это отношение надписей Перцова к рисункам других художников. Владимир Перцов часто выступал в соавторстве с коллегами, для которых делал шрифты в оформленных ими книгах. Среди этих художников — Май Митурич, Иван Бруни, Евгений Монин, Вениамин Лосин — мастера с характерными и разными графическими почерками. Перцов на удивление органично компонует саму графику (не всегда свою) со шрифтом (надписью), демонстрируя незаурядное и живое видение книжного пространства, когда пластика и темп письма в точности совпадают с темпом и пластикой рисунка. И каждый раз вроде бы небрежные, легко, с налёта сделанные заголовки Перцова удивительно попадают в унисон с ритмом и строем помещённого рядом рисунка, подхватывают манеру того или иного художника, так что кажутся написанными той же рукой, той же кистью.
Самый темп письма и пластика кистевого мазка в точности совпадают с темпом и пластикой рисунка. Невозможно представить себе, что эти иллюстрации не задумывались с самого начала в полном единстве, в общей композиции с такими шрифтами. Между тем рисунки, конечно же, делались отдельно и попадали в руки Перцова уже готовыми. Особенно к стеклянно-прозрачному миру иллюстраций Мая Митурича, которому акварельная кисть определённо служит орудием рисования, а не живописи, подобрал Перцов очень тонкие шрифтовые «ключи», и притом совершенно различные в разных его книгах.
Художник Май Митурич когда-то и написал о своём друге Владимире Перцове: «Яркий иллюстратор, вдумчивый, серьёзный рисовальщик, Перцов к тому же великолепно владеет шрифтом. Будучи добрым товарищем, он никогда не отказывает в помощи по части шрифта своим менее разносторонним друзьям. Нельзя без восхищения наблюдать за тем, как Перцов рисует (именно рисует) свои буквы. Без эскиза, даже без предварительной разметки и обязательных линейки и угольника, вначале задумавшись, он водит в воздухе кисточкой или пальцем. Прицеливается. Слово, строку он может начать рисовать с середины, с конца. И становишься свидетелем подлинного чуда, когда кривоватые в отдельности буквы укладываются, благодаря чудесному ритмическому дару художника, в стройные звучные строки, органически связанные с предложенным ему изображением».
И сам Перцов говорил: «Я им всем шрифты писал. Подойдёт кто-нибудь: напиши на обложку! Сколько их было! А знаете, что есть шрифт „pertsoff“ в каталоге шрифтовом?» Конечно же, знаем. Если бы этот шрифт принял за основу Пётр Первый, вся культура России-матушки по другому пути, может быть, пошла бы.
Уже этих многочисленных книжек, в которых Перцов выступает в соавторстве со своими друзьями-иллюстраторами (и где его творческое участие большей частью даже не отмечается в выходных данных), было бы довольно, чтобы судить о нём как о ярком и своеобразном мастере книжного искусства. Но есть также и солидный ряд таких изданий, где Перцов — полноправный автор, создатель не только шрифтового оформления, но и всего художественного замысла книги, её общей графической композиции и многочисленных иллюстраций.
Произведения Владимира Валериевича хорошо известны по многим отечественным и зарубежным выставкам, в том числе и персональным. Особенно он любил выступать вместе со своими друзьями-единомышленниками — Вениамином Лосиным, Евгением Мониным, Виктором Чижиковым. Они были столь неразлучны, что их прозвали мушкетёрами.
«Я счастлив, что работал вместе с ними, что принадлежу к русской школе графического искусства, известной всему миру своим высоким профессионализмом».
Особой, можно сказать, «своей» темой, особым художественным миром для Владимира Перцова с конца
«Свою первую книжку мне назвать трудно. Сначала делал маленькие книжечки, рисуночки в журнал „Мурзилка“ и в разные сборники, потом делал уже большие, но тонкие книжки про веселых октябрят — я еще в институтские годы много рисовал детей с натуры: в скверах, парках, дома. Но как-то в Доме Творчества сделал 4 листа к повести Бориса Шергина „Ваня Датский“ (1969), они понравились в „Малыше“ и из них потом сделалась книжка, но раньше мне заказали былину „Садко“ (1970) в чудном пересказе А.Нечаева. Это моя первая книжка, которой не стыдно. И с тех пор моя главная тема — русская история. Делал я и былины и русские сказки, но они для меня тоже история — дописьменных традиций, когда поэтический и фантастический момент вводится древним автором, или авторами — каждый последующий исполнитель был и соавтором — для лучшего запоминания, система бесконечно далеких „доисторических“ времен».
С тех пор Владимир Валериевич проиллюстрировал более ста книг. Из значительных — три серии рисунков к сочинению Олега Тихомирова «На страже Руси», своего рода триптих, повествующий о великих русских полководцах — Александре Невском, Дмитрии Донском, Козьме Минине и Дмитрии Пожарском. Художник досконально изучал исторический материал. Для того чтобы подготовить иллюстративный цикл «На поле Куликовом», он поехал в Задонщину, долго бродил по лесам и полям, по берегу реки Непрядвы, по окрестным деревням.
И конечно, поражает великолепное знание исторического и этнографического материала. Здесь всё достоверно — одежда, оружие, пейзаж, лица. Но вместе с тем здесь нет ничего натуралистического, никаких изломов, патологии или неврастении. Его рисунки по колориту очень музыкальны, настолько он умеет сопоставить цвета, их отношения, тона, колорит. Они рождают мелодию возвышенную, взволнованную и суровую.
Иллюстрировал Перцов также и сказки. Ему хорошо даётся невсамделишность сказочных персонажей, он умеет подчеркнуть условность, выдуманность таинственного сказочного мира.
Но... «теперь я не рисую. Я как-то не сумел вписаться в новые условия, оказался не востребованным. А сейчас меня рука перестала слушаться в должной мере, и я боюсь браться за рисование, иногда пишу, как и всегда это делал, пейзажи».
«Последнюю книгу я иллюстрировал в 1997 году. С тех пор, вот уже семь лет, не сделал ни одного рисунка к детской книге. Для художника — это трагедия. Всю жизнь отдать детской книге, быть признанным специалистами и читателями — и такой печальный финал! Откровенно, мне даже не хочется работать в сегодняшних условиях непрофессионального, невежественного, „базарного“ отношения к детской книге. Она стала товаром, а не произведением искусства, в том числе и графического. Сегодня хорошие художники не нужны. Вот и остались мы без работы».
Больно, обидно слушать старого художника. Быть может, он не во всём прав. Ведь с каким удовольствием Владимир Валериевич говорит о своих учениках, студентах Университета печати (бывшего Полиграфического института). Говорит и о том, как они жадно и благодарно воспринимают его искусство и находят возможности его использования в сегодняшние дни. Значит, оно нужно, значит, оно не умерло!
«Уже давно, 18 лет, главное мое дело — преподавание в Московском университете печати, который сам кончил 50 лет назад. Недавно защищали дипломы студенты моего курса, который я вел 5 лет — я тогда преподавал рисунок, живопись и композицию. Так получилось, что дипломы они практически делали без моего участия, их вели преподаватели кафедры книжного дизайна. Последнее время наши дипломники в основном делают дипломы на компьютере, это почти всегда оформительские работы и я был уверен, что тем более так будет и в том году. Каково же было мое удивление, когда почти все работы оказались обширными и серьезными иллюстративными циклами. Сейчас, когда искусство изображения почти совсем ушло из взрослой книги, это было чудом и вселяет надежду, что грядёт новый расцвет искусства книжной графики. Теперь у нас образовалась и кафедра иллюстрации, и я преподаю на ней».
Владимир Валериевич Перцов получил за свои работы около 40 почётных дипломов. Вероятно, больше, чем кто-либо из детских художников. Его рисунки можно отличить на любой выставке, в любом, самом почтенном соседстве. Его произведения всегда узнаваемы, ёмки, удивительно пластичны, энергичны и эффектны. Он умеет строить сложнейшие, многофигурные, многосюжетные композиции, но так просто, доступно, увлекательно, что эти рисунки можно смотреть долго и всегда открывать для себя что-то новое, неожиданное.
«И ещё — у меня есть компьютер и я на нем пишу книжки. Я написал путеводитель по Подмосковью, он уже три раза издавался, потом путеводитель по соседним областям — „Соседи Подмосковья“, написал часть (малую) книжки „Искусство рисунка“. И ещё разные статьи на темы искусства, истории, краеведческие очерки. Очень многое надо успеть сделать».
фото: Александра Кириллина, редакционно-издательская группа «Наша школа», архивные фото взяты с сайта князя Николая Голицына